Олеся Николаева.
Отзывы.

Олеся Николаева совсем еще молодой поэт — ей восемнадцать лет. Как легко написать такую фразу. И как трудно тому, о ком она сказана, оплачивать позже так запросто приобретенное звание... Это милое и здоровое поэтическое детство, привлекательное и поучительное для многих. И все же это совсем не рядовое начало. Это не просто юношеская потребность выразить себя в стихах, но и способность выразить свои помыслы и состояния...

...Я считаю, что самое трудное в поэзии — это отвоевывание земель, которые всегда считались достоянием прозы. Думаю, что Олеся Николаева не без успеха занимается этим трудным и благородным делом. Она разбивает клетку привычного четверостишия, раскачивает строку, подымая бытовой материал до уровня поэтической речи, вводит в стихотворную ткань психологические сюжеты, которые мы привыкли считать принадлежностью прозы... В конце концов поэзия — дело храбрых.

...Прекрасно работает в поэтическом верлибре и прозе. Из угловатого, неловкого бутона первых стихов мощно распускается ее все расцветающий талант.

Одна из центральных тем творчества Николаевой — существование христианства в нехристианском и антихристианском обществе. Ее стихи часто повествовательны, но повествование подчинено духовному содержанию, оно образно, как в притче... Ее лирику характеризует постоянная готовность найти определение своей судьбы и принять ее со смирением. Главная идея стихов заложена в концовке, поэтому они полны внутреннего напряжения...

...Это эстетика средневекового «реализма», где всякое жизненное обстоятельство места и времени высвечено, по закону обратной перспективы, лучом «оттуда», где всякое фактичное «здесь» обеспечено значимым «там», где все тутошние узлы развязываются в загробное утро вечности...
Испания Олеси Николаевой — это вовсе не аллюзионный Рим Бродского, прозрачный псевдоним нашего отечества. При всех параллелях: «иезуитом здесь быть противно, шутом— грешно, аристократом — сомнительно, чернью — гнусно» — и озорных смещениях: «Ох, как сурова зима в Испании...» — переименование своего местожительства и ландшафта служит внутреннему отдалению от проходящего перед глазами, обеспечивает душевную дистанцию, некий неподвижный плацдарм, откуда понятней здешняя текучка; недаром обращение к адресату овеяно дыханьем почти загробной разлуки. Это, в сущности, интимно-философическая лирика, использующая, кстати, ту самую «разношенную» строфу...
Словесные заставки Олеси Николаевой напоминают нарядные буквицы средневековых манускриптов и одновременно игрушечную и пылкую патетику Честертона...
Впечатление, что поэзия Олеси Николаевой по преимуществу барочная, аллегоричная, декоративно-иносказательная, — такое впечатление ложно. В той же мере это поэзия сущностного человеческого «я», поэзия персоналий — собственного эго и «я» других. И тут «амор фати» (в родном варианте: «на роду написано») приобретает невыразимо грустный оборот, с равным состраданием к удачникам и неудачникам — смертным в их тщете, уходящим туда нагими, «на правах погорельца»...
Чтобы расслышать «весть» Олеси Николаевой, оценить краски ее дарования, определить источник вдохновения, достаточно прочитать лишь «Августина»...

Писательский облик Олеси Николаевой, ее творческая манера, наконец, ее судьба опровергают сложившийся в русской (советской) литературе стереотип писателя-творца. За экстравагантностью ее сюжетов, героев, образов и идей стоит чисто христианская метафизика Боговоплощения и Преображения мира. Ее понимание творчества как духовного подвига, как богословия, как внутреннего делания в духе исихазма расширяет контекст ее художественных произведений, позволяя соотносить их не только с русской поэзией и прозой, но и с православной духовной традицией.
В ее стихах и прозе органично переплетены бурный творческий темперамент и аскетичное душевное изящество, русская классическая традиция и поэтика церковной литературы, ирония и трагизм, юродство и эстетство, игра и молитва, мир дольний и мир горний. В одной из статей об Олесе Николаевой направление ее творчества было определено как «мистический реализм».

...Поколение, выросшее, нет, не в безверии даже, а в ситуации крушения псевдоверы, в осознании богооставленности, — услышало Весть, когда все сроки минули, прошли, канули. А все-таки надо отвечать. За грехи, которых не совершали. За грехи отчей земли. Ни на кого не свалишь. Кара — страх безлюбья... Свидетельствует — Олеся Николаева, из того поколения, что появилось на свет после смерти Великого Тирана и вошло в литературу под погребальный звон по Великой Иллюзии.

Акцентный стих у Олеси Николаевой оказался не только жизнеспособным, но и приоткрыл новые художественные возможности русской поэзии, предоставляемые как за счет своеобычного генезиса, тесно связанного с духовной литературой, жанрами церковной гимнографии и их составными частями: канонами, кондаками, икосами, ирмосами (наиболее очевидный образец — объемный и поэтичный «Канон св. Андрея Критского», в стиле которого ярко воплощен церковный реализм), так и за счет общей тенденции современного стиха к освобождению от косных «правил» советской поэтики и сходству с естественной речью. В конце 1980—1990 годов именно он оказался созвучен каким-то новым сокровенным движениям души, оказался востребованным и лег в основу своеобразного направления современной поэзии, образовав целую поэтическую «школу»: Н. Кононов, Е. Ушакова, А. Шаталов, А. Фролов, С. Надеев...